Відпочинкова садиба "Ґруник"

Горный город Львов

В определенном смысле Львов можно трактовать и как горный город. В определенном смысле даже как горную метрополию. В определенном смысле. Львов никоим образом не является городом в горах: даже при условиях самой отважной метафорики это было бы уж слишком уже очевидным преувеличением. Не есть он также городом посреди гор, но, бесспорно, горным городом. И именно в этом смысле я хочу сегодня о нем говорить.

***

Но на наше счастье Львов и не претендует на горную тотальность, потому мы и договорились, что Львов можно назвать горным городом - а не, скажем, скромнее «воротами к Пидкарпаття» - лишь в определенном смысле. К тому же, ради справедливости требовалось бы признать, что есть намного больше смыслов, в которых Львов горным городом не является...

...Впрочем, мне выдается, что понимание существа Львова лишь выигрывает от того, что мы посмотрим на него этим вместе именно так.

Зрештою, это известен эффект: мы тем более выразительно чувствуем городскую субстанцию и городскую стихию, чем дольше бываем вне города. Нужно немного отчуждаться от города, чтобы следовательно быть способным еще больше опять им наслаждаться. То почему же не попробовать отчуждать его от себя, никуда не выезжая, а, так сказать, силой самого воображения? Тем более, что для этого даже не нужно прибегать к каким-то эксцентрическим мероприятиям фантазии: например, мысленно устранять из холмистого львовского тела целый многослоистый массив застройки, чтобы обнажить его собственно не культуральную, а натуральную топографию. Далеко нет.

А теперь последнее правом вступления: когда-то, еще в детстве, я имел один себе туристический атлас Карпат, который в конце содержал план Львова (кстати, не просто план, а одну из немногочисленных тогда рисованих панорамных карт). Детская вражливисть, как знаем, непредсказуемая, а детские впечатления отмечаются на долго. Поэтому затруднительно: с тех пор эта связанность между горами и Львовом так во мне засела, что избавиться от нее уже, по-видимому, нечего.

***

Впрочем, начать следовало бы таки именно из Карпат. И начать из найповерховишого и самого очевидного: из нартярства . Близость Львова к Карпатам лучше всего ощутимая, понятное дело, взими. И то не только из-за того, что взими намного больше людей отправляются в горы на нарты, чем в лете вандрувати, но - и, может, прежде всего потому, что зимнее снаряжение намного больше бросается в глаза: громоздкое, яркое, временами просто-таки вызывающе крикливое. Нартяри и вообще зимовики влекут намного больше рейваху, чем литники. Взими Львов охватывает правдивая лихорадка, которая для львовян тем более усиленная этой возможностью маятниковых постирал на выходные. Тем-то их заметно, так сказать, дважды: при выезде из города и при въезде, потому может выдаться, что их вдвое больше, чем в действительности. Нартярство во Львове имеет давнюю и пребогатую историю и полно культовый статус...

В последние годы к нартярив добавились дошковики . Поскольку эта субкультура рекрутирует своих сторонников преимущественно з-посеред очень или просто молодых людей, то она считается также проявлением модерности, свежего веяния, свежих тенденций. Самой первой, как всегда, в этом сориентировалась реклама. Теперь, жаждя взими подражать каким-то модным тенденциям, она непременно прибегает к этому символу статуса, безразлично, о чем там ей идет речь: о сигаретах, машинах, одел, леденцы или мобильные телефоны. Там, где молодо, там и модно, а где модно, там просто-таки должна быть доска - снежная взими, водная влити - и шлюс . В силовом поле этих отношений вытворились целые партии, и что там партии - лагеря! Упорные верные нартярства и убеждены дошконенависники (более мягкий вариант - дошкоскептики); отданы нартяри, но дошко-ліберали (перфидниший вариант - дошко-иронисти); религиозные дошковики и дошковики стилизованные, воинственные дошковики, которые презирают консервативных обскурантистив-нартярив, и дошковики толерантные - и так далее. Снобов достаточно ни в одной формации.

Приблизно одновременно со сновбордистами в зимнем Львове заиснували другие, перед тем неизвестные сотвориння: это зимние спортовци из других, негалицких регионов Украины или из географически сильно отдаленного зарубежья «ближнего». Обычно во Львов дорогой на карпатские (или польские, или словацкие, или австрийские и тому подобное) горные курорты заездят те, которые путешествуют автами, имеют время, деньги и хорошее наставление, и подходяще считают, что, поскольку они уже выбрались в такой дальний путь, то визит к исторически и культурно богатой галицкой метрополии, знаменитой, к тому же, своей красотой, окажется прочь нелишним и обогатит палитру приемностей еще одним, дополнительным оттенком. Эти люди трактуют Львов полно неутилитарно. Их опознаешь на улицах сразу, потому что они ходят городом неспешно, нездешний и как-то полно безинтересовно, но очень заинтересованно...

И здесь именно выпадало бы поговорить о летних связках Львова с горами Карпатами. Эти связки заключаются не только в летних соответствиях зимних замилуванцив горного спорта - вандривниках и альпинистах, и просто так называемых отдыхающих на лоне природы - но и о множестве семей и частных лиц, которые имеют в Карпатах виллы, дома, дома, гражди и другие литниска . Эта традиция также достаточно старая, в каждом разе старшая от нартярской: ее начала можем проследить позже всего напоследок XIX столетие, в этом причудливом и сложном сплетиви разных интеллектуальных течений, социальных пожадань, антропологических верований и эстетичных преференций . Хоть там как, почтенная традиция. Решающим в нашем смысле был неоромантизм с его страхом и отвращением перед индустриализацией, чувством вины перед занапащуваной промыслом природой и симметричной тоской за незипсутой, незакаляной первичностью. С тех пор более богатые львовяне или покупают, или винаймають, или строят себе литниско в горах, а более бедные или живут у крестьян, или странствуют со своими шатрами. Всех их совмещает то, что в глазах тамошних обитателей они есть, как когда-то давно говорили, «холерниками».

Саме тогда и именно в тракте этого мещанского открытия Карпат начинаются и такие тенденции, как поэтизация Карпат средствами искусства, а также «изобретение гуцулов». Изобретение, понятно, не в дословном смысле, потому что слишком их виднаходжувати не приходилось - они просто себе были да и были. «Изобретение» касается именно такого образа и такой легенды о гуцулах, которая была в этих артистически мещанских средах сверхобычай распространенная: древнейшие обычаи, полудикие благородные люди, воинственные и страстные, несокрушимые духом и опасные, чистые сердцем но часто коварные в замыслах и безудержные в их осуществлении, для которых воля и честь более всего - все проекции того, чего тем львовянам больше всего недоставало и потому сильнее всего праглося. Сплошной, собственно, романтизм. Но какое счастье, что его изобрели, потому что гуцулы давным-давно поняли, какие переводы о них выдумали, а, следовательно, чего от них все надеются и умело этими легендами пользуются для самой презентации. Некоторые, в конечном итоге, так прониклись ими, так близко взяли их себе к сердцу, что взяли да и в них поверили. И теперь сами святые убеждены, что собственно такие они и есть. Ба больше: они убеждают в этом туристов, нартярив и холерникив, и это именно то, чего те так хотели услышать. Словом, круг замкнулся, легенда удалась на славу, а главнее всего, что все довольны.

***

Львов переполнен карпатскими реминисценциями и карпатскими референциями . Карпаты здесь есть в виллах архитектурного бюро Левинского (а горы в более широком смысле и в зданиях «закопанского стиля», несметных частных и публичных коллекциях гуцульского искусства, собирать которые до недавнего времени считал своей святой обязанностью каждый, кто имел себя по интеллигента, в мотивах светского занятия живописью и графики, в Этнографическом музее и деревянных граждах и церквях Шевченковской рощи, безрукавках и покромках золотой молодежи, но того сорта, что из «хороших галицких семей», в склонности всех - и тех, что из хороших семей, и тех, которые из не до конца, - к етнографизму и етнографизации, в литнисках здешних докторов, адвокатов, таможенников и предпринимателей, плэнерах маляров, джамборах (как ли они там к черту называются) юных и пожилых пластунов, инспирацийних виправах всевозможного рода литераторов. Карпаты здесь в фигуре студентов, стажеров и статистов: бойки, гуцулов и закарпатцев, в этом можно убедиться на примере влечений Львов - Рахив, Львов - Мукачеве, Львов - Черновцы, Львов - Ужгород, больших икарусив Львов - Косел, Львов - Яремче, а также множеству малых и больших маршруток. Карпаты здесь и черногирски, и сколивско-туркивски, и старосамбирски, и яремчанско-коломийски. И лемкивски - в фигуре Союза лемкив.

***

Впрочем, эта близость к Карпатам является для города не только благословлением, но и определенным недостатком, потому что отвлекает внимание от пейзажей хоть не таких знаменитых, зато значительно более близких: Гологорив, Товтрив, Воронякив или Розточчя. Неизвестные они полностью незаслуженно, потому что они прекрасны. Они - недооценены прекрасные ландшафты в непосредственной близости к Львову. А Розточчя и значительная часть Подольской плиты то таки заходят в сам город, делая его топографию сложной, геологию разнородной, а оптику холмистой. Впрочем, может это и на хорошо, может это еще одно благословление, потому что при таких условиях все эти пейзажи, что их обошли вниманием и туристы, и местные почитатели лона природы, имеют еще возможность потривати в сегодняшней незипсутости. И именно здесь начинается наш разговор о некарпатской горной природе Львова.

Бо без этих бугорчатых ландшафтов - Большой подольской плиты, Розточчя, а прежде всего без того обстоятельства, что во Львове происходит их зудар, обогащенный к тому же встречей с открытой низменностью Побужжя, не было бы и Львова. Львова как града, города, как доисторического поселения, потому что то собственно эта драматичная встреча таких разнообразных формаций, следствием которой является такой потятий,, помережаний рельеф была решающим фактором в интересах решения учредить град Льва именно в этом месте. Побочным эффектом этого расчета является удивительной красоты пейзажи и громадные массивы давних ландшафтов не просто в настоящий момент круг города, но и посреди самого города. Без пейзажа и - главный - рельефу Львов был бы архитектурной галереей, а вписанный в этот рельеф, он является большим спектаклем света, верхов и низов, углов и ракурсов. Город, который лелеет топос «города на семи холмах»,, как Рим в действительности имеет холмов намного больше: 17, 70 или 77 - точно неизвестно, потому что, во-первых, никто их толком не считал, а, во-вторых, много из них так плотно покрыты панцирем застройки, которые перестают быть различительными на глаз. Даже идя пешком, не всегда их замечаешь, особенно углубленный в разговор то ли какие-то мысли. Лучше всего пагорбкуватисть Львова ощутимая на ровери, зато именно для ровера этот город предоставляется не слишком хорошо. Ровери здесь можно сравнить с джипами: так же как плохие условия окончательно вытеснили гражданские ровери, открыв зато путь горным, так и автопарк все больше и больше милитаризируется, важние, неприступнишае.

Романтику Львовской жизни можно сравнить с романтикой маунти-байка: она холмиста и дирава.

Зате посреди самого города вдруг есть громадный кус полно дикого ландшафта, конгломерат: Лоншанивка - Кайзервальд - Высокий Замок - Знесиння. С полной легкостью, лишь пересекши Личакивску, можно снова очутиться на зеленом архипелаге Личакивский парк - чаши университетских стадионов - Цетнеривка - Погуливание - Майоривка - Медовые Пещеры - Винникивский лес - Чертовые скалы. Из системы Подольской плиты через Большую львовскую депрессию можно перейти на отроги Розточчя, очутившись на Железных Водах

Если иметь внимательный глаз, то легко можно отличить прежние села, такие как Снопкив или Лаптей, от прежних поместий или городских районов: Кульпаркова, Персенкивки, Замарстинова, Клепарова.

Вообще много следов здесь затерты, и то не только культуральных, но и сугубо топографических: стесани сливки холмов, сглажены стоки, высушенные болота, как на Баснях, пруды ли, как Пелчинский, Костеливский, подземные реки, как Пасеки, Ворона или само главное течение Полтви, потоки, как Вулецкий, Личакивский. Без них невозможно понять историю и логику этого города. Я очень люблю такие исправь, когда, идя ногами сегодняшним Львовом, представлять себе его собственно домиским, топографическим, ба даже географически. Это двойное путешествие - одна ногами, а другая в голове, одна имеется, а другая мнимая. Тогда некоторые улицы превращаются в русла прежних речушек и потоков, городские участки на небольшие плато, а площади на болота и ставки.

***

Без этой горной структуры, без перепадов высот и драматизма дежурств львовская архитектура была бы полностью иной. Это означает не только то, что те же сооружения были бы расположены на плоскости, творя ривненьки шнурочки и пассажи, а не динамическую зрелищность. Но прежде всего это значит, что много - если не большинство - этих сооружений архитекторы построили бы не такими, а другими, приспособленными собственно к равнине. Трудно себе даже представить, которым был бы тогда Львов.

В этом месте должен был бы начинаться разговор об эссенции Львова - его архитектуру. Но именно в этом месте заканчивается этот текст.