Опис путешествию Украиной
Тепер жалею, что не делал никакие заметки, что не записывал названий и расстояний, что ехал бездумно, по-звериному задивлений в пейзаж, и отдельные фрагменты путешествия вспоминаю лишь как фрагменты сна. Не могу, скажем, вспомнить, где мы прошли тот безлюдный переход через границу. Может, это был Тячив, может Тересва, может Кимпулунг над Тиссой. Из высокой железнодорожной насыпи был видно огромный бетонный плац и серые бараки. Опущены шлагбаумы из одного и второго бока перегораживали асфальтовое поле. Кто-то в мундире шел наискось металлической пустыни и бросал длинную тень. И ничего больше. Ни авта, ни человека. Чистое пространство окружало то место, а время ожидало своей очереди или своей добычи, своих пять минут славы, на протяжении которых все неузнаваемо изменится, залюдняться отмененные пределы, так как путешествие народов может на волну замереть, но не закончится никогда. Здесь была Австрия, Венгрия, Румыния и Советь.
З Рахова мы должны были ехать поездом. Ожидая, уселись за деревянным бараком на обочине и смотрели на зеленые копны гор, на побег перспективы колей. Пахло сеном и ксиламитом для обработки шпал. К нам подошел тип в стиле, хорошо известном нам: куфайка, фуражка и гумаки. Почав длинную, учтивую и очень церемонную речь. В конечном итоге оказалось, что, как всегда в таких случаях, идет речь просто о нескольких копейках. Я вынул мелкие и подал ему, что-то говоря польской. Без видимого удивления он взял деньги и очень просто подякував.
Це же нужно было проехать тысячу километров, преодолеть три границы, чтобы повторять знакомые жесты и мелкие приключения, которые ежедневно переживал в своих краях! Заключается ли не в этом чувство удовольствия? В повторяемости, в общности ритуалов. Не для этого ли мы рушаем в далекие странствия, чтобы открывать известные вещи в неизвестных странах. Я сидел под колийовим бараком на самом крае Украины и слышался, как дома. Сидел, пил первый в жизни «славутич» и рассуждал о том странном юго-восточном магните, который притягивал меня на протяжении всей жизни, используя случаи, стечение обстоятельств и с течением времени это наконец уподобилось судьбе или почему-то такому.
«Также армянской нации церковь и церкви руски, красивые дома и высокие каменици, улицы широкие и мощенные, богатые магазины купцов и конюшни вирменив, заполненные конями на продажу, и много больших мастерских». Я действительно видел это все сквозь голубо-серый туман газов и жары, который, однако, не делал призрачное более выразительным. Мы прибыли в Ивано-Франковск на национальный праздник, в день Независимости. К Делятина отправились следующего утра. Невзирая на ранний час, господствовала жара.
Станиславский вокзал белел на солнце, а в тени деревьев стояли большие желтые бочки на резиновых колесах. На одних было написано «Пиво», на других «Квас», и от самого их вида делалось прохладнее. Мы поехали на юг, опять высматривая горы. Первое взгорье появилось за Надворной. Далекие, еще не слишком высокие, но уже спеленанные сине голубой мглой, которая всегда наводит на мысль о бесконечности.
Тарасова дом был низким, покрытым стремительной крышей и пахла старостью. Шиби на веранде тихо подзвонювали от каждого шага. Дело открывался вид на Коломийски Ворота - геометрически правильный вилам между двумя длинными позвоночниками. Слева, на Западе, стояли высокие опоры моста над Любижнею. Мы пошли туда, чтобы хоть немного зацепиться за Горгани, за лесистые, темные, тенистые овраги потоков, за те найбезлюдниши из безлюдных гор, где легко можно пройти сто километров, не натолкнувшись на человеческое жилище. При дороге, на краю леса, на обветренном крутом склоне лежал странный цвинтарик с едва очерченными могилами. Они выглядели как кротовиння или следы детской забавы в похороны. То было кладбище безумных женщин. Под горой можно было разглядеть одиночные фигуры, которые сновали между зданиями больницы для психически больных. Фигурки были выразительны, отдельные и одинокие. Тарас говорил, что зимой гробы выносят сюда на плечах - потому почти никто зимой не умирает. И в самом деле, дать на малых табличках были преимущественно весенними, будто смерть удалось все же отложить, подождать с ней до более благоприятных времен.
Хати в Любижни помнили еще предыдущие века. Деревянные, исхудавшие, здесь и там покрыты гонтой. То были даже не дома, а простые и элегантные виллы. Тарас завел нас к одной из них. Двор был вымощен каменными плитами, а сверху, растянутые на какой-то невидимой конструкции, тянулись стебли винограда, и мы оказались в тенистом просторном шатре, не более малом, чем над цирком. Я запитався, что здесь такое, а Тарас ответил, что просто частная корчма. «Легальная?» - спросил я. «Нелегальная», был ответ. А полиция знает? Конечно, чей же ходит сюда.
Нас встретила улыбающаяся женщина и пригласила к холодной низкой комнате. Внутри было пусто и убого. Женщина принесла бутылку самогона, рюмки, хлеб со смальцем и помидоры. Пожелала «на здоровье» и исчезла. Все стоило как полбутылки в магазине. Я почувствовал, что нахожусь в свободном, кое-что анархистском крае, который за десятилетие советизации сумел сохранить собственное лицо...
Дома Тарас показал нам довоенный телефонный справочник львовской округи. Нашли Дрогобыч. У Бруно Шульца не было телефона. Юрий скептически полистал эту достопримечательность и заметил, что украинских фамилий там не слишком много.
На юг мы поехали «красной рутой». «Красная рута» - это влеченье из коричнево рыжих вагонов, которые тянет дизельный локомотив. Назван он в честь супергита семидесятых годов. Было холодное утро. На станции в Делятини стояла толпа, перегруженная мешками, коробками, чемоданами, ведрами, сумками и еще Бог знает чем... Я не верил, что нам удастся зайти.
«Рута» подъехала уже напакуемой к самой крыше. Но удалось.
Толпа подхватила меня, будто волна, и внес досередини. Вагон был большим, как будто зал, и в нем господствовало непрерывное движение.
...Женщины продавали пирожки из ведер - светло-золотистые, дрожжевые, в полторы ладони длиной и начиненные фасолью, капустой, сыром, картофелем, ягодами и еще чем душа забагне, а смаковали они так, что не забуду этого никогда. Гендлярки заворачивали те желтые жирные чудеса в этикетки от спрайта. Имели тех этикеток целые пачки. Потом появилось пиво в сумках и пакетах, вафли, спечни где-то в придорожных домах, ручки, цветной мел, шапки, платки, запинки к волосам, кока-кола, которая наливалась из больших бутылок в стаканы, в целом все, что может понадобиться в дороге и в жизни...
Здесь, от Квасов, должен начинаться уже полностью другой сказ, который в идеальных пропорциях совмещал бы топомастику и мифологию. Чистый пейзаж гор всегда будет просвечиваться сквозь историю, сквозь политику или потуги цивилизации. Просто вертикальность гор является тем, которое признается гомо еректус и что с ним конкурирует. Приблизительно такая мысль дралась в моей голове, когда мы, нагруженные едой и питьем, поднимались в направлении Шешула и Петроса. Внизу оставалась Украина, оставалась Румыния и Венгрия, оставалась Словакия и все другое.
|
